— Привяжем клячу тут? — спросила Лена, указывая на табличку.

Обычно мы с Леной оказываемся в доме престарелых вместе с классом, чтобы показать концерт. Странно было очутиться тут вдвоем и без блок-флейт. Но мы нашли дорогу в общую комнату, там сидел Юн-в-гору и смотрел в окно своим одним глазом. По-моему, он скучал по своим Холмам.

— Тук-тук! — сказала Лена.

Юн-в-гору обрадовался и удивился, увидев нас. Я как мог постарался растолковать ему все о радиоприемниках, фашистах и гестапо, и он все понял, но кроме него в комнате были и другие здешние постояльцы, и некоторые из них поняли все слишком хорошо. В частности, пожилая дама по имени Анна. Она подумала, что война еще не кончилась и что за нами с Леной гонятся настоящие фашисты.

И не успели мы с Леной глазом моргнуть, как уже стояли в ее платяном шкафу между вешалок с блузками и юбками. Анна задвинула дверцы стулом и села на него.

— Ни один фашист не откроет шкаф живым! — крикнула Анна.

Но и мы с Леной не могли выйти наружу, как оказалось. Я почувствовал, что вся наша война мне немного наскучила, но Лена в темноте хрюкала от удовольствия.

— В шкафу никого нет! — вдруг заполошно закричала Анна. Я навалился на дверцы всем телом, образовалась щелка, и я увидел папу, деда, Мину и Магнуса. Потом мимо них в комнату протиснулся Юн-в-гору, взял с ночного столика Анны банан и наставил на нее как пистолет. Зрелище было такое смешное, что мы с Леной рассмеялись. И все остальные тоже захохотали, кроме Анны. Ей все это совершенно не понравилось, и она продолжала защищать нас изо всех своих малых сил. И только когда папа пошел в общую комнату и сел за пианино, она выпустила нас с Леной, потому что дед пригласил ее на вальс.

— Как вы нас нашли? — спросил я.

— Ты не поверишь, но когда рядом с домом престарелых стоит на привязи лошадь, что-то подсказывает мне заглянуть внутрь, — сердито ответил папа от пианино.

— А где прикажете ее парковать? — огрызнулась Лена.

Но тут глаз Юна-в-гору стал размером с блюдце.

— Дети мои, храни вас Бог, так моя лошадка с вами?

По-моему, я никогда еще не видел, чтобы старый человек так сильно радовался.

Мы провели в доме престарелых весь вечер. А на прощанье я пообещал часто приходить в гости вместе с Юновой клячей. Только сперва мама отправила нас на штрафные работы в Грини. Три дня от обеда до ужина мы должны были в поле выбирать из земли камни, чтобы мама посадила здесь капусту.

ПОЖАР

Все стало распускаться, и наступила весна. Я ощущал ее всем телом. Каждое утро я подходил к окну, подолгу смотрел в него и чувствовал, что весна совсем скоро. Как-то мы с Леной взяли с собой Крёлле, чтобы показать ей это, и все вместе пошли в хлев.

— Скоро у овец из поп вылезут ягнята, — объяснила Лена, пока я гладил свою любимую овечку по голове. Она раздулась, как надувной мячик.

Крёлле хмыкнула и дала ей пучок сена.

— А потом появится зеленая трава, и овец выпустят пастись на улице. Помнишь, как было в прошлом году?

— Угу, — сказала Крёлле.

Соврала, по-моему.

Потом мы пошли в сад, к грушевому дереву. Под ним еще не распустились подснежники, но я рассказал, какие они будут.

— Может, они появятся уже через неделю, — сказал я, и Крёлле обещала следить за ними.

Хорошо все-таки быть старшим братом. Мы рассказали Крёлле все-все о весне.

— А потом снова будет Иванов день и праздник, — сказал я. — И мы разведем на камнях огромный костер.

— А дед навалит сверху навоза! — засмеялась Крёлле.

Это ей запомнилось.

— Но вот кто будет женихом и невестой? — спросил я сам себя. И на душе засаднило: бабы-тети больше нет.

— Чур, не мы, тут же встрепенулась Лена.

Дед возился со своими сетями под балконом. Крёлле рассказала ему, что мы ходили смотреть весну.

— Да, весна пришла. Правда, сегодня будет буря, похоже, — сказал дед и прищурился, вглядываясь во фьорд.

На том берегу все было черным-черно. До чего же странно стоять в Щепки-Матильды в прекрасный солнечный день и видеть, что где-то идет дождь!

Но довольно быстро погода нахмурилась и у нас. Мы спрятались в дом и до вечера ничем не занимались. Когда мы ложились спать, снаружи уже громыхало и сверкали молнии. Я долго лежал и вслушивался в непогоду. Мне нестерпимо хотелось прокрасться в комнату Лены и забрать моего Иисуса. Разве это честно: ей с моей картиной там не страшно, а я тут умираю от страха? Но тут загрохотало так сильно, что я не улежал. Я вылез из кровати и решил пойти к маме с папой. Просто чтобы спросить, нормально ли, чтобы гремело так сильно.

В коридоре я встретил Лену.

— Боишься? — быстро спросила она, когда я вышел из своей комнаты.

Я пожал плечами.

— А ты?

Лена помотала головой. И тут я всерьез рассердился. Мало того, что она не отдает мне моего Иисуса, так еще и врет!

— Еще как боишься! Иначе почему ты в коридоре? — спросил я.

Лена сложила руки крестом на груди:

— Я шла на улицу.

— На улицу?

— Ну да. Я решила спать сегодня на балконе, чтобы вдоволь послушать эти раскаты.

У меня затряслись поджилки, но, прежде чем дрожь дошла до коленок, я сказал:

— Я с тобой!

Ой, как же мне было страшно! И хотя Ленино лицо было совершенно бесстрастно, я видел, что ей тоже страшно, даже ей. То-то же.

Гром грохотал так, что качался балкон. Мы вымокли до нитки в несколько минут, хотя сидели в спальниках под крышей. По небу то и дело пробегал зигзагом огненный сполох, и делалось светло как днем. Дождь лил, хлестал, бил и струился, было мерзко и жутко. Я никогда еще не переживал такой сильной грозы. Каждый следующий разрыв был еще сильнее предыдущего. В конце концов я закрыл руками уши и зажмурился; мне было так страшно, что я перестал различать, где верх, где низ.

Лена сидела рядом, как деревянная дева на носу пиратского галеона. Только губы сжаты в полоску. И вдруг я понял, что сейчас ей очень не хватает ее мамы. Я опустил руки. И как раз открывал рот, чтобы сказать что-нибудь, когда одновременно ударили молния и гром. Вокруг все загремело и засверкало, мы с Леной придвинулись вплотную друг к дружке и зарылись носами в спальники.

— Лена, мы психи! — закричал я. — Пойдем в дом!

— Трилле, горит старая конюшня!

Я выпутался из спальника и заставил себя подняться. Конюшня горела!

— Юнова кляча! — крикнул я и помчался к конюшне.

Я услышал, как за спиной Лена завопила что-то на весь дом, как только она умеет вопить. А потом она заорала мне вслед:

— Трилле, не смей заходить туда!

Но я ее не слышал, Сверкала молния, хлестал ливень, горела конюшня, а внутри нее стояла Юнова кляча. Я должен вывести ее наружу.

Горела пока только крыша. Я рванул на себя дверь. Внутри все заволокло дымом, но я знал, где она стоит.

— Привет-привет, — сказал я и потрепал клячу по гриве. — Пойдем, лошадка моя, пойдем.

Но она не двигалась с места. Стояла как пришитая. Я манил, нашептывал, тянул, толкал — все без толку. Юнова кляча не шевелилась.

Можно было подумать, что она решила умереть в огне. Неужели она не понимает, что надо бежать отсюда? Я заплакал.

— Давай же, пошли! — кричал я и тянул ее за гриву.

Лошадь взбрыкивала, но не двигалась с места. Тем временем стало трудно дышать, и я понимал, что еще секунда — и мной овладеет паника.